— Жанна, у тебя бывает так, что какое–то дело и очень радует, и очень беспокоит? — Бывает. В экстремальной журналистике удача и опасность всегда идут рядом. — Нет, это не совсем то, — меганезийка покачала головой, — Ладно, скажу прямо. Это та легкость, с которой наши дети относятся к насилию. С одной стороны, я рада, что они могут за себя постоять. С другой… Мне не по себе, когда они бросают ружье в кабину флайки так же привычно, как ноутбук и аптечку. Так их учили в школе. Этому же учат мою внучку Лиси, моего внука Еруи и моего младшего сына Улао. Уже в 1–м классе им говорят: в таких–то случаях надо взять оружие и… Вот послушай, сейчас ты поймешь. Кимао вызвала на втором мониторе какое–то меню, и из динамика раздалось: «Тон–тон, пятый, это третий, уточни направление на цель… Третий, крути 2 румба влево. Сейчас дистанция 8,5. Заходи на высоте 15, со стороны солнца… ОК, пятый, веди меня в точку атаки 2 мили юг–восток–юг от цели… Третий, дай 1/4 румба вправо. Скорость цели 26 узлов, курс 152, ты заходишь со стороны его кормы… ОК, цель на тактическом радаре, силуэт: MWK. Первый, есть ли приказ на зачистку?… Третий, приказ есть…». Голоса были детские, легко узнаваемые, несмотря на искажения в местной радио сети. — К сожалению, — заметила Жанна, — пока существуют войны, дети будут в них играть. — Нет, это другое, — задумчиво произнесла Кимао, — Когда я была маленькая, мы тоже играли в войну, но… Эмоционально. Для нас игра в войну отличалась от игры во что- нибудь мирное, а сейчас играют технологично. Есть игры, в которых дети учатся, как правильно ловить рыбу, а это игра, в которой они учатся, как правильно, эффективно убивать людей. Нет принципиальной разницы. До революции детям говорили, что убивать — это грех, а про войну старались сгладить… Вроде бы сейчас честнее, но… Канадка отхлебнула чая (фруктового, с мягким ароматом земляники) и кивнула. — Я, кажется, поняла. Ребят учат, что убийство — это просто… техническая операция. Ее выполняют в отношении людей, как и в отношении животных, в случаях, оговоренных правилами. Только и всего. Идея, что каждый человек — это маленькая вселенная, и что, если он умирает, то исчезает целый мир, им не знакома. Да? — Да, Жанна. Ты поняла. В учебнике, по которому я преподаю биологию… Кимао подвигала «мышку» и вытащила на экран картинку, явно сделанную для детского восприятия, под названием: «Живые существа. Как мы к ним относимся». Тут все было очень просто и понятно. Есть земные организмы, а есть – инопланетные: мы их пока не нашли, но ищем, потому что интересно, какие они, и если их найти – можно узнать что–нибудь полезное. Среди земных организмов есть микро–существа: они видны только в микроскоп, они живут везде, они бывают опасными, а бывают нужными и полезными – узнаете больше, если нажмете на гиперссылку. Есть растения (про них — 5 строчек) и животные (про них – 8 строчек, и в последней сказано: «Люди – это животные, которые договариваются друг с другом о планах на жизнь. Они придумывают и строят машины, чтобы управлять природой»). Везде — предложение узнать больше по гиперссылке. Жанна потянулась к «мышке» и, дождавшись одобряющего кивка Кимао, щелкнула по гиперссылке. На экране развернулась мини–панорама животного мира, раскрашенная в разные цвета. Сообщалось, что животные обитают в воде, на суше и в воздухе, что есть дикие и домашние, съедобные и не очень, и что некоторые из них — под защитой закона (оранжевый цвет, яркость показывает уровень защиты). С ярко–оранжевыми фигурками мужчины, женщины и ребенка, соседствовало чуть менее оранжевое трио китов, затем трио еще каких–то морских млекопитающих, и трио обезьян, похожих на шимпанзе. — Итак, — с невеселой иронией, сказала канадка, — мы просто животные, которые умеют договариваться и строить машины? — Да, — спокойно ответила Кимао, — в любом случае теперь запрещено учить иначе. — И ты, как учитель, с этим согласна? — Согласна – не согласна… Трудный вопрос. Это старый спор. Из–за него я рассталась с первым мужем. Он был совершенно не согласен. Мы в то время работали вместе. Он преподавал географию. А еще один неплохой парень преподавал историю. Он тоже был совершенно не согласен. Мужа я уговорила хотя бы держать свое несогласие при себе, чтобы наши девочки не остались сиротами. Таири тогда было 4 а Эори – 6. Мелкие… Я рада, что я его убедила, и он жив. А тот парень, который преподавал историю… Меганезийка замолчала и стала дуть на чай в своей чашке, хотя в этом не было никакой необходимости — он и так уже остыл до приемлемой температуры. — Его расстреляли? – спросила Жанна. — Тогда было такое время, — сказала Кимао, закуривая тонкую сигарку, — Констебль два раза заходил в школу и предупреждал: прекратите это дело. Вы хотите выражать свое мнение — aita pe–a. Выражайте. У нас свобода. Только не учите по той системе, которую запретил Верховный суд. Но тот парень и директор школы, у них были принципы. Мой муж считал, что они правы: нельзя внушать детям, что они – животные. Наоборот, надо подавлять безнравственное животное начало, которое они считали следствием… Скажу прямо: библейского грехопадения. Они были последователями Яна Амоса Коменского, как многие педагоги в Европе и Америке. Его «Великая дидактика» 1638 года была их настольной книгой. Когда за ними пришли, офицер взял эту книгу, открыл на главе 23, «Метод нравственного воспитания», и прочел вслух: «Особенно необходимо внушить детям готовность услужить другим и охоту к этому, ибо с испорченной природой тесно связан отвратительный порок себялюбия»… Я помню наизусть, потому что в колледже меня учили педагогике по этой же книге. Там есть много практически полезного. Но… — Но в тот момент это никого не интересовало? – предположила Жанна. — Да. INDEMI только проверила жалобы про пуританское оффи–воспитание, — ответила Кимао, — Они забрали пятерых. Еще трое были, в общем–то, ни при чем. Они делали то, что говорил директор, не вникая в политику. Мой муж в тот же день собрал кое–что из вещей, уехал на Раротонга, а оттуда улетел в Новую Зеландию. Я понимаю, он боялся, что кто–то из этих пятерых на него укажет, и его тоже заберут. — А он не предлагал тебе лететь вместе? — Он предлагал прилететь потом, с девочками. Я понимаю: он боялся, что вчетвером это будет выглядеть подозрительно.… Скажи, Жанна, ты бы полетела с двумя маленькими детьми к такому мужчине, в другую страну, в которой у тебя ничего нет? — Вряд ли, — призналась она. — Вот видишь… В школе осталось всего половина учителей, так что у меня появилась возможность зарабатывать больше. До того я преподавала только биологию, а после – взяла еще химию. Я неплохо ее знала. А Витока, который до того был по физике, взял матэкономику и механику. Как–то мы с ним сошлись, пока осваивали новые предметы. Знаешь, он не выглядит очень смелым парнем, но… Он бы так не убежал. Вот, живем. — А как Эори и Таири к этому отнеслись? — Нормально. Должен же быть мужчина в доме. А потом оказалось, что с ним уютно и надежно. Такой человек. В общем, ведь не просто так я его люблю. Жанна улыбнулась и кивнула. Ей Витока тоже нравился. Основательный, спокойный и, одновременно, очень легкий в общении человек… Кстати, о человеке… — Кимао, а если вернуться к биологии и к представлению, что люди – это животные…? — Мне это не нравится, — призналась меганезийка, — Но я не представляю, чем это можно заменить. Вот, мы написали в учебнике: человек – это не животное. А что это? — Человек – это человек, — сказала Жанна. — Э, нет, — Кимао шутливо погрозила ей пальцем, — Так не пойдет. Давай разбираться от пирса. Человек произошел от какой–то древней обезьяны. Мы это говорим в школе? — Видимо, да, — согласилась канадка. — Так. А обезьяна – это животное? — Безусловно. — И в какой же момент эволюции эта обезьяна перестала быть животным? — Ну… Не знаю. А это так важно? — Еще бы! Тут как в химии или физике. Если что–то одно превращается во что–то совсем другое, то это и есть самый важный момент. — ОК, — согласилась Жанна, — тогда это момент, когда она стала разумным существом. — Увы, — Кимао развела руками, — Эксперименты доказали, что шимпанзе тоже разумны. Они умеют пользоваться орудиями, могут осваивать речь и даже работать на компе. — Тогда не знаю. У нас в школе как–то обходились без уточнения этой грани. — Ага! И знаешь, что тогда получается? Она выжидательно посмотрела на Жанну, но та только пожала плечами. — Затрудняюсь сказать. Наверное, некая неопределенность… — Нет! – резко возразила меганезийка. – Как раз некая определенность. Если обезьяна, которая была животным, вдруг стала чем–то совсем иным, но естественные науки не могут определить, что у нее при этом изменилось, то значит, изменилось какое–то качество, о котором естественные науки ничего не знают, но которое принципиально важно. Ты улавливаешь главную мысль? — Душа, религия, теология? – предположила Жанна. — Вот именно! Появляется какой–то жулик, и говорит: мое вероучение знает о человеке самое главное. То, чего не знает ни одна естественная наука. Значит, надо слушать, что говорю я, и читать мою священную книгу, где есть ответы на главные вопросы. Вот на таких условиях оффи–церкви в начале века согласились признать теорию Дарвина. Они сказали: ОК, пусть тело человека произошло от обезьяны, в ходе эволюции, но душу в человека вложил наш бог. А эта душа и есть главное в человеке. Она делает его чем–то совсем иным, не животным. А значит, оффи–церковь важнее естественных наук, важнее всего на свете, и должна пользоваться величайшим доверием в вопросах образования, воспитания, этики, законодательства, экономики, политики… Понимаешь? ------------------------------------------------------------ — … Ни одного по–настоящему достоверного факта об ацтеках, кроме географии их страны, и некоторого количества слов и имен, — говорила она, — Когда наш институт экономической истории занялся ацтеками, и вообще античными мезоамериканцами, информация об этих культурах все равно, что отсутствовала. Я тогда только–только начала учиться в колледже, но мы помогали старшим коллегам реинтерпретировать материальные свидетельства. К сожалению, все ацтекские бумаги сожжены римо–католическими оффи. Они бы уничтожили и камни, но у них на это не хватило сил. — Я читала несколько книг об ацтеках, — заметила Жанна, встревая в разговор, — там довольно много информации про обычаи, культуру… — Ага, — весело перебила Иланэ, — Психоделические мифы, жуткие, уродливые боги, садистские человеческие жертвоприношения, непременно с расчленением заживо и коллективным каннибализмом. Точно? — Ну… В некотором смысле… — Вот–вот! В некотором смысле, все это придумали испанские римо–католики. Между прочим, простая логика: никто, кроме этих извращенцев, не мог такое сочинить. — Пуритане могли, — заметил Улао. — Могли, — соласилась Иланэ, — И сочиняли. Например, про нас, про жителей Гавайики. Просто они появились в Мезоамерике позже, когда испанские оффи уже истребили 20 миллионов жителей Ацтлана и написали фэйк–историю, чтобы оправдать это. — Откуда такие цифры? – спросила канадка. — Простая математика, — пояснила учительница экоистории, — Размер агротехнических площадей, плотность транспортной инфраструктуры, удельная площадь городов. Это объективные цифры. Все это посчитано еще в 90–е годы XX века. — Подожди, Иланэ! Ты хочешь сказать, что испанцы описали ацтеков такими плохими ради того, чтобы оправдать геноцид? Что в этих описаниях нет ни капли правды? — Почему ни капли? Кое–что из объективных данных туда попало потому, что проще писать с натуры, чем выдумывать. Одежда, танцы, игры. Ацтекбол, например, описали достоверно, в смысле техники, но добавили, что проигравшая команда приносилась в жертву путем вырезания сердца заживо. Если тебе интересны методы оффи–истории, то почитай Гитлера или Геббельса, они тоже были римо–католики, и они работали так же. — Меганезийская трактовка мировой истории очень однообразна, — с иронией заметила Жанна, — гады–европейцы везде уничтожают хороших туземцев и их чудесную культуру. Иланэ сделала глоточек кофе и отрицательно покачала головой — Культура ацтеков не была чудесной. По–своему благополучное, но застывшее, сильно ритуализованное общество, не готовое к серьезной войне. К появлению конкистадоров, ацтеки уже 300 лет жили без войн. Они забыли, как это правильно делается. — То же самое было у нас, — вставил Кропс, — Только мы еще дольше жили без войн. Так что наши предки вообще не могли понять, с чего это люди без всякой личной причины убивают друг друга. На утафоа даже нет слова «война». Пришлось заимствовать. — … И впечатляюще развить, — язвительно добавила канадка. — Ну, вот, — с недетским вздохом произнесла Лиси, — начались разговоры о политике. А, между прочим, уже скоро начнутся танцы, и надо сделать фотки для запутки, пока мы одетые, потому что должны быть видны эмблемы. Улао метнулся к соседнему столику, перебросился несколькими словами с парочкой сидящих там тинэйджеров, вручил им свой мобайл и вернулся обратно. — Сейчас надо правильно построиться, — объявил он, — я уже придумал, как. Жанну мы ставим в середину. Рядом, справа — Иланэ, а справа от нее — Бруно. Слева от Жанны мы поставим Кропса, а Лиси посадим ему на правое плечо. Я влезу между Жанной и Илонэ. Так мы все поместимся. Только Жанна и Бруно должны стоять так, чтобы было видно нашивки MSRR, а Иланэ с Бруно надо обняться для убедительности. — Мне глядеть влюбленными глазами? – поинтересовался Бруно. — А как же! – сказала Иланэ, — иначе моя кузина в жизни не поверит! Лиси деловито похлопала Кропса по плечу. — Ты меня подсадишь, или мне на тебя залезать, как на дерево? — Лучше подсажу, — улыбнувшись, сказал он, — А то нас неправильно поймут. — Ай–ай! Только не щекотаться! — взвизгнула она, мгновенно оказываясь на плече у кэп-лейтенанта, — Иначе я буду хвататься за уши, и вообще, тогда я за себя не отвечаю! — С оторванными ушами, ты будешь выглядеть просто героически, — добавила Иланэ. — А можно, я буду выглядеть просто с ушами? – спросил Кропс, — И не отвлекайся, твоя задача – смотреть на Бруно влюбленными глазами… Так, ребята снимайте! Тинэйджеры, давясь от смеха принялись щелкать кнопками на мобайлах (одном — том, который принадлежал Улао, и одном – своем собственном). — ОК, наверное, хватит, — решила Лиси, глянув в сторону пирсов, — Там уже начинается body–art, надо успеть, пока не собралась толпа. «Живая картинка» стремительно рассыпалась. — Какой body–art? – спросила Жанна. — Ацтекский, какой же еще, — пояснила девчонка, в спешке выскальзывая из всей своей одежды сразу, — обалдеть, как прикольно! Короче… — Не тормози! — перебил ее Улао (на нем уже не было ничего, кроме сумочки–браслета). Так ничего толком и не объяснив, подростки вылетели из кафе и побежали в сторону развернутой на пирсе палатки, над которой висел воздушный шар в виде огромного оранжевого китайского фонарика тыквообразной формы. — Гм… — произнесла Жанна, созерцая две кучки одежды, — А это как, нормально? — Нормально, — успокоила ее Иланэ, — Та фаза фестиваля, на которой можно попасть под колбасу, уже завершена. Я имею в виду, игру в мяч. Сейчас дети разрисуют друг друга всякой ацтекской мифологией и попляшут, пока взрослые не путаются под ногами. — Не парься, гло, здесь копы присматривают, — добавил Бруно, последовательно показав рукой на четверых полисменов, разместившихся в «ключевых точках» пирсов. — ОК, — сказала канадка, — тогда я расслаблюсь и задам пяток вопросов. Я имею в виду, поскольку, по сценарию запутки, я делаю репортаж… — Непременно! – воскликнул Кропс, — Надо. Чтобы мы сами поверили… Ну, ты поняла. — Именно так, — Жанна кивнула, — Скажи, Иланэ, а такие отношения между учениками и преподавателем, это потому, что вы родичи, или… — Родичи? – удивилась учительница экоистории, — Ну, может, в десятом колене… А что такого в наших отношениях? По–моему, хорошо ладим. — Да, вы прекрасно ладите, но… Мне казалось, что рекомендуется держать некоторую дистанцию. Я имею в виду, для авторитета. Иланэ удивленно тряхнула головой. — Для авторитета, вообще–то, надо больше знать и больше уметь. Как в армии. — Как в армии? – в свою очередь удивилась Жанна. — Ну, да, — подтвердила меганезийка, — командир должен знать и уметь больше, чем те ребята, которыми он командует. Отсюда – авторитет. И в школе то же самое. — Гм… А если они не будут слушаться? Я имею в виду, ученики. — Скорее всего, это значит, что я плохо знаю свою работу. Бывают, разумеется, случаи, когда дело не во мне, а в конкретном парне или девчонке, в каких–то особенностях их характера. Тогда я должна поговорить с его или ее родичами. По–моему, это понятно. — А у тебя легко получается преподавать экоисторию? Я имею в виду, это же не очень простой предмет. Я, например, пока не поняла, что это такое. — Брось ты! Это не сложнее, чем механика или химия. Многие еще до школы немного играют в «X–fenua»… В адаптированные версии, разумеется. Даже если это делается методом тыка, какие–то вещи ребята усваивают. Короче говоря — базовые принципы постмарксизма они начинают понимать раньше, чем видят это слово в учебнике. — Постмарксизм? – переспросила Жанна, — Это ведь у коммунистов, не так ли? Бруно внезапно расхохотался. — Ну, гло, это ты залепила… У коммунистов! Прикольно! — А что я такого сказала? Маркс ведь был коммунист, правильно? — Жанна, какая разница, кем по религии был Маркс, — ответила Иланэ, — Важно, что он первым записал принцип: история развивается на базе материального производства, и точка. Постмарксизм уточнил: история человечества – это история технологии. — Технологии чего? – спросила канадка. — Технологии всего. Не только технология производства, распределения и потребления вещей и информации, но и технология управления людьми и другими машинами…. — То есть это – экономика, или история экономики, я правильно поняла? — В широком смысле, так, — подтвердила Иланэ, — Когда 15 тысяч лет назад наши предки освоили технологию передачи концентрированного опыта поколений в виде мифов, это была экономика. Они накопили за счет этого информационный ресурс, и создали на его базе крайне эффективные средства убийства: лук и стрелы, сети, ловушки и яды. Потом они прошли по планете, истребляя конкурентов – крупных хищников, забрали себе их кормовую базу и обеспечили безопасность своих семей. Это тоже была экономика. Еще позже, кто–то придумал использовать мифы для обмана соплеменников. Так появился храмовый бизнес. Высшие идеалы. Мораль. Государство. Оффи. Это тоже экономика. — Мы дошли до образа врага? – поинтересовалась Жанна. Иланэ отрицательно покачала головой. — Для экоистории, государство и оффи — это не враг, а явление. Продукт эволюции. Как динозавры для биологии. Возникли условия — это появилось. Изменились условия — это подохло. И, разбирая конкретные исторические примеры, мы смотрим, как что–то такое появлялось, или наоборот, подыхало. — …А вершина эволюции это, разумеется, Великая Хартия, — съехидничала Жанна, — С чего ты взяла? – удивилась учительница. — Это очевидно, — пояснила канадка, — Я немного знакома с марксистскими режимами, и знаю, что там есть уроки «исторического материализма». На них подросткам «научно» доказывают, что коммунизм — это высшая форма, светлое будущее и… — Какой там, в жопу, коммунизм, — возмутился Кропс, — Вот у нас на Элаусестере – да, коммунизм. Не скажу, что высшая форма, но уж повыше, чем здесь, на Аитутаки, или даже на Раиатеа, который изображает из себя колыбель Tiki и пуп Океании. — А по–моему, элаусестерский коммунизм, это пижонство, — возразил Бруно, — тоже мне, артисты: построили экспериментальный технополис, а делают вид, будто это — особая общественная формация. По ходу, это просто полигон развития. Неавтономная штука. — А если сен антикоммунист отвлечется на минуту и притащит еще кофе и сигарет, то у меня появится шанс успеть ответить Жанне на ее вопрос, — сказала Иланэ и бросила на Бруно такой взгляд… … Что он расплылся в улыбке до самых ушей, и отправился к стойке кафе. — Так вот, — продолжала Иланэ, — Великая Хартия, это тоже технология. С помощью нее эффективно сносятся индустриальные отношения и строятся постиндустриальные. Это объективно–востребованная технология, она обслуживает интересы людей, желающих жить при экономической свободы, очищенной от любых бессубъектных правил. — Что такое бессубъектные правила? – спросила Жанна. — Это просто. Например, за труд надо платить – правило в интересах любого наемного работника. Нельзя воровать – правило в интересах любого собственника. А правило: нельзя ходить голым в общественных местах – это бессубъектное правило. В нем не присутствует указание на субъекта, в интересах которого оно вводится. — В интересах общественной нравственности, — сказала канадка. — E–o! – Иланэ подмигнула, — Быстрый и совершенно точный ответ. Сразу видно, что у тебя богатый опыт жизни в обществе, построенном на бессубъектном прессинге. Есть запрет, но нет интересанта, или интересантом объявляется верховное божество. Так? — Интересант – каждый человек! – возразил кэп–лейтенант Кропс, — если он не будет ходить голый, то ему после смерти выплатят бонусы. Так говорят пуритане. — Правильно, — учительница кивнула ему, — А если он будет ходить голый и не будет посещать культовые мистерии, то после смерти, верховное божество его заколбасит. Чисто экономическая технология, построенная на вымышленных платежах. Бруно вернулся за столик с пузатым алюминиевым кофейником и стопкой картонных чашечек в одной руке и большой коробкой сигарет в другой. — Ты такая умная, — сказал он, — Объясни, кто платит после смерти бонусы в тех странах, которые Жанна называет марксистскими? Там верховное божество отменено. — Никто, — ответила она, — Но если ты там нарушишь пуританские правила, то тебя или переведут на не престижную, низко оплачиваемую работу, или посадят в тюрьму. — А в Северной Корее — шлепнут, — добавил Кропс, — В Китае тоже будут проблемы. Во Вьетнаме и в Камбодже — по обстоятельствам. А на Кубе как–то спокойнее относятся. — Я знаю, — сказал Бруно, — Но я не врубаюсь, как там оффи объединяют пуританскую мораль и «Манифест компартии» Маркса–Энгельса. Это же противоположные идеи. — Ты неправильно ставишь вопрос, — ответила Иланэ, — При оффи–власти, это не имеет никакого значения. Там противоречия — это проблемы того, кто их заметил. Ты такой умный? Получи пулю в лоб. Оффи нуждаются в контроле над основным инстинктом. Иначе им не удержать власть. Отсюда — пуританская мораль. Остальное — ботва. За 50 веков истории кланы оффи много раз меняются, но этот принцип остается. Поэтому жреческая каста одинакова в Древнем Египте и у Жанны в современной Канаде. Для жреческой касты без разницы: Мозес, Джезус, Магомет, Лютер, Маркс, Робеспьер, Джефферсон, Ленин, Гитлер, Мао. От имени любого из них, жрец внушает людям так называемую «моральную чистоту», а оффи поддерживают его проповедь руками наемников, чтобы контролировать производительные силы через контроль над основным инстинктом. Жанна постучала ногтем по блестящему боку кофейника. — Минутку! Я правильно тебя поняла, что жрецы – это главное зло, после оффи? — Ну, что ты, — Иланэ описала в воздухе овал зажженной сигаретой, — Каста жрецов это просто социальное явление. Продукт эволюции. Я уже говорила. Они живут только в одном типе обществ: феодально–конвейерном. Они возникают при организованном рабовладении, их доля растет по мере развития экономики общества, и доходит до 10 процентов трудоспособного населения в сословно–буржуазном или номенклатурном обществе. Жреческая каста необходима оффи, чтобы заменить дорогое и технически сложное физическое насилие простым и дешевым психическим. Обманывать раба выгоднее, чем бить его кнутом за непослушание. — Ты что–то путаешь, — заметила канадка, — в буржуазном обществе обычно нет рабов. — А как ты назовешь человека, которому хозяин что–то запрещает по любой прихоти? Человека, несвободного даже в сексе? Раб в древних Афинах и то был свободнее. — ОК. Не будем спорить. А что мешает пост–конвейерным властям воспользоваться услугами жреческой касты? Если дешевле обманывать, чем принуждать силой, то… — … Большинство жреческой касты тоже так думало, — перебила Иланэ, — Сразу после Алюминиевой революции, их лидеры предложили себя новой власти. Это было очень кстати и принесло огромную экономию нашему обществу. — Значит, их услугами, все–таки, воспользовались, — констатировала Жанна. — В некотором смысле, да. Видишь ли, в Меганезии было 2,5 миллиона жителей. Почти полтора миллиона трудоспособных, из них полмиллиона — занятых интеллектуальным трудом. Отфильтровать 150 тысяч, входящих в жреческую касту, было не просто, и уж точно не дешево. А так, они почти все сделали сами. На общество лег минимум затрат. — О, боже! Ты хочешь сказать, что их расстреливали по их собственным спискам?! В разговор очень эмоционально вмешался Бруно. — Нет, что ты. Конвент расстрелял меньше 10 тысяч, а остальных поставил под надзор. Жреческая каста, это не только оффи–священники и колониальные интеллигенты (т.е. заведомые паразиты), но и больше половины персонала в сферах образования и масс–медиа. Нельзя расстреливать направо и налево, это неэкономично и негуманно. — Обалдеть, как гуманно поступил Конвент, — с сарказмом заметила Жанна, — а все–таки, почему новая власть не воспользовалась услугами этой касты? — Гло, не забудь главное, — сказала учительница, — Хартия запрещает государство. У нас власть чисто техническая. Она выполняет социальный запрос, сформированный путем выборов, и не может делать ничего иного. Выход за рамки запроса пресекается ВМГС. Даже те идеологические технологии, которые ты, наверняка, наблюдаешь, например, в моей деятельности – это тоже исполнение запроса. Раздел: социальная безопасность. — Ты хочешь сказать, что общество промывает себе мозги по собственному желанию? — Общество, по собственному желанию, формирует внутри себя отношение к тем или иным явлениям, — поправила Иланэ, — Люди хотят, чтобы у их детей был иммунитет к болтовне про вечные ценности, общечеловеческую мораль, абстрактный гуманизм и сокровища духовной культуры, накопленные в европейских и аравийских помойках. Любой образ жизни только тогда чего–то стоит, когда он может себя защитить. — Знаешь, — сказала Жанна, — По–моему, этот культ защиты своего образа жизни очень небезопасен. Ваша молодежь рассуждает о некой доктрине Хопкинса, и о степени катастрофичности неизбежной в ближайшем будущем глобальной атомной войны… — Доктрина Хопкинса – это элегантная, но исторически необоснованная спекуляция, которая приписывает проблемам такие ре… — Иланэ остановилась на полуслове и, многозначительно показав пальцем куда–то в сторону, лаконично сообщила: — О! Началось!