***

«Целуй старушку!», «Целуй старушку!»
Обнаженные темнокожие мальчики носятся кругами по раскаленному асфальту. В небе над нами кружат десятки вертолетов в хаотичном пчелином танце — их прожекторы включены и освещают нас на полную катушку.
Мои глаза слезятся, я давно перестал ориентироваться в пространстве. Порой я замечаю боковым зрением искаженные силуэты, но это все, что мне удается увидеть. Похоже мне просто показалось. Я ослеп из-за света прожекторов и почти оглох из-за гула лопастей, пронзающих воздух над моей головой. Где-то вдалеке слышны полицейские сирены, звон рабицы, галдеж толпы и шум, издаваемый тугими струями воды, что бьются об асфальт и поверхность близлежащих небоскребов. Это местные хулиганы, одурев от жары, вскрывают пожарные гидранты первым попавшимся под руку индустриальным хламом.
Но это все там, не здесь. На приличном расстоянии от меня. Подальше.
Здесь же бегают дети, и они кричат:
«Целуй старушку!», «Целуй старушку!»
Под колесами оранжевой переднеприводной «Тойоты» 94-ого года застыло тело тучной пожилой женщины. Водитель давно сбежал, но я все еще здесь. У меня повреждена нога, но и уходить мне незачем. Я ведь не виноват, я просто привык пользоваться городским такси — обычно обходится без проишествий. Но теперь я вынужден пребывать в этом месте, лишенный самых важных чувств и изнывающий от адской жары. К тому же я голоден, ведь я не завтракаю дома —  обычно я посещаю одну из забегаловок, расположенных в том здании, где я работаю.
Я просто должен дождаться помощи.
«Целуй старушку!», «Целуй старушку!»
Кажется, я провел тут уже очень много времени. Я бы встал и ушел, но я не знаю, в какую сторону идти. Я почти ничего не вижу и не слышу — меня может сбить машина, я могу врезаться в столб или прохожего, или упасть в открытый канализационный люк. Я опасаюсь аллигаторов и гигантских крыс. Губернатор издал указ, запрещающий нам спускаться в канализацию, а в договорах большинства страховых компаний появился пункт, который исключает выплату компенсации за увечья, полученные во время пребывания под землей.
Но еще я опасаюсь окружающих меня чернокожих мальчиков в зловещих деревянных масках.
«Целуй старушку!», «Целуй старушку!»
Мне в спину упирается африканский пистолет-пулемет "Пантера". Ствол невыносимо горячий, что само по себе является пыткой. Я готов обоссаться от страха, но не могу — подобное может окончательно их разозлить, и судя по голосам — они и так уже на пределе. Я просто должен подчиняться, но я не понимаю, что они от меня хотят.
«Целуй старушку!», «Целуй старушку!»
Полтора десятка детских ступней, наносящих удары по моим ногам, приводят меня к капоту той "Тойоты". Тыча раскаленными стволами мне в поясницу, они ставят меня на четвереньки. Меткими пинками под зад заставляют двигаться вперед, пока я не оказываюсь над телом тучной пожилой женщины, нижняя часть которого размазана под кабиной авто. Вид крови и внутренностей пугает меня до усрачки, я обливаюсь в штаны и начинаю кричать. Кричат и они:
«Целуй старушку!», «Целуй старушку!»
Несколько пар детских ладоней давят мне на на затылок. Кто-то вижзит и стреляет в воздух короткими очередями. Ноги дрожат, разливая капли моей же мочи в радиусе нескольких метров; руки застыли, как монолитные — я не могу согнуть локти. Давление на затылок становится все сильнее, дети кричат все громче.
«Целуй старушку!», «Целуй старушку!»
Кто-то наносит удар "Пантерой" мне по шее — от неожиданности мои руки расходятся в стороны и я падаю прямо на труп. Я слышу радостные возгласы малолетних преступников; маленькие кисти хватают и дергают меня за волосы. Мое лицо оказывается напротив лица мертвой женщины. Оглушающие крики сливаются в один сплошной высокочастотный писк.
«Целуй старушку!», «Целуй старушку!»
Мои губы находят что-то горячее и твердое. Несмотря на то, что я почти ослеп и оглох — вкус и запах я все еще ощущаю, как раньше.
Я проникаю языком в ее рот и с трудом сдерживаю рвотные позывы.
Я трогаю ее губы своими и меня переполняет страх и отвращение.
Тем временем, высокочастотный писк пропадает и заменяется теми же криками, что я слышал раньше. Обнаженные темнокожие дети все так же окружают меня и продолжают повторять:
«Целуй старушку!», «Целуй старушку!»
Гниющие куски ее губ остались у меня во рту.